 реклама на сайте | театральный клуб | третий звонок | рекомендуем спектакли | ссылки | журнал |
|
|
|||||
|
|
|
|||||||||||
|
|
|
|||||||||||
 
|
|
31.03.2005
ВИКТОР СУХОРУКОВ: Шут – он при любой власти…В обычной жизни этот человек тих, скромен, обаятелен. А на экране и на сцене порой - сущий "дьявол". Зрители впервые увидели Виктора СУХОРУКОВА в фильме "Бакенбарды", где он сыграл бритоголового, насильно насаждающего везде и всюду "наше все" - образ Пушкина. Это произошло в 1989 году, когда 38-летний Виктор после ГИТИСа успел поработать в нескольких ленинградских драматических театрах и уже, наверное, махнул рукой на себя как на киноартиста. Теперь всем ясно, что Виктор Сухоруков - артист яркий, необычный, неповторимый. Порой трудно предсказать, чего от него можно ожидать в следующей роли. Он два раза играл Ленина: тюремного "шестерку", изображающего вождя в тюремной самодеятельности ("Комедия строгого режима"), и двойника Ленина, становящегося вождем ("Все мои Ленины"). Потом в его жизни возникали Павел Первый, Берия, Хрущев, жуткие маргинальные персонажи в "Брате" и "Антикиллере" и т.д. На московской сцене он уже сыграл в нескольких антрепризах, в том числе в спектакле Олега Меньшикова "Игроки" (в марте этот спектакль отправляется в прощальные гастроли по Америке и Канаде), а также в Театре им. Вахтангова в спектакле "Лир". Выходя на сцену или на съемочную площадку, он всегда как бы переселяется в шкуру своего героя, и тогда его трудно бывает узнать. Наверное, у него, как и у любого актера, есть свои профессиональные тайны. Но мне кажется, что здесь дело не только в актерской технике. Может быть, это какие-то еще не познанные явления реинкарнации. Интересно, что Виктор по молодости собирался в клоуны, но потом, как это часто бывает, заболел театром и кино. - Виктор, когда и как в тебя попала театральная бацилла? - Я начинал свою жизнь с мечтой о театре. В Орехово-Зуеве не было профессионального театра, была художественная самодеятельность: замечательный народный театр, спутник МХАТа, который возглавлял Юрий Леонидович Гринев. Я жил этим театральным духом. Но с малолетства рвался в кино: по любому объявлению в газете мчался на киностудию в Москву, думал, что только через кино можно попасть в театральное училище, где огромные конкурсы, где всё по блату. У меня было такое впечатление, что из Московской области и провинциальных городов в вузы никогда не принимают. - После ГИТИСа ты долго служил в театрах Ленинграда, но, мне кажется, не сделал всего того, что мог бы. - Я всегда был уверен, что талантлив. Но в те годы задавал себе вопрос: а почему, если талантлив, был не востребован, не нужен? Почему меня не замечали и даже презирали? В театрах, где бы я ни работал, меня не очень баловали ролями, играл какие-то скучные для меня роли, пресные, преходящие. Они раздражали меня, загоняли в запой. Меня стали снимать в сорок лет. Но мне кажется, что я таким был и 20 лет назад. Я себя чувствую хорошо в нынешнем своем положении, и меня не угнетает ни популярность, ни слава. Самое великое приобретение, которое я называю и чудом, и счастьем, это то, что я сегодня востребован. Оказывается, это самая высшая награда, когда ты нужен.
- Вот ты говоришь, что тебя по молодости лет не замечали. Но ведь тебя пригласил в Ленинград сам Петр Наумович Фоменко. А это всё же "уровень"… - Это сегодня мы знаем Петра Фоменко - легендарную, знаковую, космическую театральную фигуру. Тогда это был, можно сказать, молодой, хулиганствующий, бунтарского склада, диссидентствующий человек - орел, зверь, человек-бомба, человек-скандалист, режиссер, которого выгоняли из Ленинграда за постановку "Мистерии-буфф" в Театре Ленсовета. Он тогда был молод, азартен и славился этим больше, чем своей гениальностью. В 1978 году он меня, молодого парня, пригласил на роль 80-летнего старика. Он в это время выпускал спектакль по пьесе Островского "Лес". Я увидел этот спектакль и воскликнул: "Боже мой, это же спектакль из будущего!" Но на премьере, как это ни удивительно, было ползала народа. Публика его тогда недооценила. Вот он и уехал в Москву к матери. Сейчас и я в Москве живу. Мы общаемся, я его иногда беспокою по телефону, он с удовольствием со мной разговаривает. Понимаю, насколько он занят и озабочен своей жизнью, и детками-учениками, и театром, но тем не менее позволяю себе звонить ему. Я никак не могу набраться духа и сказать: "Петр Наумович, давай поработаем, давай "окольцуем" наши отношения, давай завершим этот роман". Нет, не буду я этого делать, потому что ему не до меня. Хотя я до сих пор трепетно отношусь к этому человеку до такой степени, что чувствую себя перед ним мальчишкой, ребенком. - Были ли у тебя в жизни люди, которые стали ориентиром, идеалом? - Да. Хотя идеал - это, может, слишком масштабно, и, наверное, это все-таки из области вечного. Скорее можно сказать, что на моем театральном пути были люди, которые оказали на меня огромное влияние. Это, во-первых, Петр Наумович Фоменко, во-вторых, - Геннадий Тростянецкий. Кроме того - товстоноговские спектакли и сам Георгий Александрович, хотя я никакого отношения к его театру не имел. В кинематографе тоже были такие люди, хотя я с ними даже не был знаком. Это немое кино Чарли Чаплина, Сергей Герасимов и его фильмы, из западных фигур - Джек Николсон, Аль Пачино. Но чем больше живешь, тем больше для тебя авторитетов. - Вернемся к питерским годам. Ты, судя по всему, был ими разочарован? - Я вдруг понял, что 25 лет жизни оказались многолетней командировкой. Уже второй год живу в Москве и вижу, какое здесь кипение, движение! Ощущаю свою нужность, и у меня даже нет времени вспоминать о той жизни. Меня туда не тянет, не манит, не печалит. Пугаюсь я этих мыслей, потому что там, в северном тумане, осталась самая лучшая часть моей жизни. Хотя не скрою, стараясь быть объективным, признаю, что сегодняшний Сухоруков - это продукт Ленинграда. Хотя я никогда не считал себя ленинградским человеком, да у меня и предки московские. Родился в Орехово-Зуеве и вернулся в Москву с каким-то облегчением, радостью. Мне сегодня в Москве хорошо. Может, до тех пор, пока морду не набили. (Смех). - Что тебя заставляет быть лицедеем? В чем для тебя состоит мотивация этой профессии? - Было время, когда мне хотелось нравиться. А потом пригляделся: вот этот человек мне приятен, а вот этот несимпатичен. Значит, так и со мной. А в профессии, видимо, главное что-то другое. Каким бы я ни был: красивым или отвратительным, безобразным, положительным или отрицательным, хорошим или плохим, - самое главное, чтобы человек, зритель остановил свой взгляд, навострил уши, подтянулся своим позвоночником: "Ну-ка, кто это там, это что такое за чудак такой, а что за артист такой, ой, как интересно!" И все это закончилось бы, извините, аплодисментами. Вот это, думаю, неплохая цель. Стараюсь вызывать у людей интерес, и это самое главное. - Актер, как известно, профессия подчиненная. У тебя же характер не из покорных. Часто ли бывало, что ты не соглашался с режиссерами? - Часто. Но у меня есть определенный рубикон и в работе, и в жизни. Если возникает какой-то вопрос, дискуссия, проблема, я включаюсь, спорю, ругаюсь, доказываю. Но я - не капризный, я упрямый только "до обеда". А потом успокаиваюсь и говорю: "Ну, все, теперь мой живот пуст, голова моя утомлена, ведите меня, тащите меня, делайте со мной все, что хотите." Я уже давно работаю по этому принципу. И те режиссеры, кто меня знает, с этим знакомы. А кто не знает, тех заранее предупреждаю: "Вы меня не бойтесь, не пугайтесь, я немного пошумлю, "попылю", а потом подчинюсь вам безропотно". И действительно, чаще всего точно выполняю задание режиссера. - И в "Бедном, бедном Павле" было так же? - Конечно. Просто Виталий Мельников принимал то, что я нарабатывал дома и в процессе съемок. Он соглашался с тем, что я ему предлагал. Но это не значит, что я выступал против, сопротивлялся или капризничал. Нет, все было в согласии. - А было ли в жизни так, что коса находила на камень? - Случалось… Но эти фильмы оказались неудачными - не только из-за меня, но и из-за режиссера. Я их не буду называть. Это мой позор. Такое было три раза. - Виктор, читатели мне не простят, если я не задам тебе один непростой вопрос. Ты не раз в своих интервью говорил о своем одиночестве. Чем это объяснить? - Я уже в который раз об этом говорю и не стесняюсь этого. Потому что если я сам о себе этого не скажу, другие могут такого наговорить, что мне самому трудно будет разобраться. Я - человек одинокий, но это не значит, что я весь покрываюсь прыщами, и рубашки у меня грязные, и носки рваные. Я одинок, наверное, по мировоззрению, по темпераменту, по импульсу; я - как тот кот, который гуляет сам по себе. Наверное, я страдал от этого там, в далеком прошлом, когда "строил себя" и сочинял, разрушал и потом снова лепил. Сегодня - это мой стиль жизни, это моя философия. И, наверное, сегодня при всем желании я в этот мир никого не пущу. Потому что буду ощущать дискомфорт и начну саморазрушаться. Я уже третий раз начинаю жизнь. Даже назвал нынешний период своей "третьей жизнью". Сегодняшний Сухоруков совсем не похож на того Сухорукова из первой жизни, где была молодость, армия, институт. Во второй жизни я падал и разбивал голову о дно. Сегодня - другой Сухоруков. И этому Сухорукову присуще одиночество. И на это нет ответа, к сожалению. - Сочетаются ли публичность актерской профессии и одиночество? - Ты соединил сейчас профессию и жизнь, а это - две разные вещи. Но все сочетается, все нормально. Я знаю бухгалтера, которая мне жаловалась, что не любит публичных посещений, не любит театра. Я удивился. А она говорит: "Я настолько устаю от людей на работе, что мне хочется придти домой, сесть на диван, попить чаю и читать книжечку или смотреть какую-нибудь программку по телевидению". - Виктор, глядя на тебя и чувствуя твою энергетику, я не раз думал, что ты мог бы заняться другой деятельностью, стать, например, политиком… - Боже упаси! Я к этому не способен. Политик - это все равно судья, это влиятельное лицо, подчиняющее себе судьбы других. Нет, тут за себя бы ответить, в себе бы разобраться. Мне как-то недавно задали вопрос, не хочу ли я вступить в партию. Я ответил: нет, друзья, не актерское это дело. Шут - он при любой власти, при любых государствах, при любых строях, системах должен оставаться шутом. И это не оскорбление, не унижение. Это суть. - А что ты ощущаешь, когда играешь политика? Вот, например, когда снимался в роли Никиты Хрущева… - Юрий Кара снимает многосерийный художественный фильм о великой киноактрисе с трагической судьбой Валентине Серовой "Любовь к тебе, как бедствие". Я там играю Никиту Сергеевича Хрущева. Мой персонаж там больше для атмосферы. Потому что история не о Хрущеве, а об этой женщине, об актрисе. В этом фильме я играю не политика Хрущева, как бы там ни было написано. Хотя там есть эпизод в Политбюро, разговор со Сталиным. Я там ходатайствую перед членами Политбюро за своего незаконнорожденного сына. И Абакумов с Берией решают этот вопрос. Все равно я в этом эпизоде плакал. Но там был не политик Хрущев, там был человек, отец Хрущев. Там был мужичок Хрущев, там был слабый человек, а не политик. В фильме "Желанная" мне пришлось играть наркома "а ля Берия". Но и здесь я тоже не играл политика Берию. Я не играл государственных мужей, я подхожу к ним с позиции, что это просто человек, который и кушает, и в туалет ходит, и, может быть, чавкает, и во сне храпит, и ходит с оторванными пуговицами на рукавах. - Говоря о Хрущеве, ты сказал "я". Я не раз замечал, что ты иногда отождествляешь себя с персонажами. А иногда относишься к ним, как к реально существующим людям. Вот, говорят, что ты у Ленина прощения просил. Это правда? - Нет, я у Ленина прощения не просил. Я с Лениным прощался, когда его в последний раз играл в эстонской картине о Ленине, но, к сожалению, она не вышла на российские экраны. Я тогда с ним попрощался, потому что он начал мне мешать. А вот когда начал работать над Павлом, то в Гатчине в первый съемочный день ко мне подошел сотрудник этого дворца-музея - такой неадекватный, с какой-то дрожью, звеня ключами, - и шепнул мне: "Хотите, я вам покажу, где Павел молился?" Я говорю (тоже почему-то шепотом): "Хочу". И он повел меня в семейную церковь, оставил в этом помещении и говорит: "Я вас буду ждать там, на лесенке". Я постоял и про себя сказал: "Прости, Павел Петрович, что я буду "клоуном твоей персоны". Но это не значит, что я крейзи. Мне думается, что все позволительно, лишь бы людям больно не было. - Виктор, я уверен, что ты можешь сыграть все, хотя всегда был избирателен. Что заставляет тебя соглашаться или не соглашаться на какие-то роли? - Я хочу верить в то, что ты сказал. Это придает уверенность и меня лично не портит. Говоря об этом, я начинаю чувствовать ответственность и желание суметь все сыграть. А с другой стороны, я никогда не возьмусь за те роли, которые никогда не сыграю. Примеряя их на себя, я отдаю себе отчет в том, что "не потяну". И всегда в этом честно признаюсь. - А что тебя в них отпугивает, чего ты не можешь сыграть конкретно? - Это - как пиджак: меряешь - и видно, что где-то жмет, где-то тянет, не твой размер, не твой фасон. Так и в роли: ты видишь, удобно ли тебе в ней, стыдно или нет, ловко или неловко. Это просто чувствуется, это - интуиция. Как объяснить это, я не знаю, это, видимо, где-то внутри. Поэтому когда мне говорят: тебе бы в педагогическую деятельность пойти, набрать бы курс какой-нибудь, я отвечаю: "Ребята, я сам-то в себе разобраться не могу, а каким языком с ними разговаривать?!" Надо ведь расшифровать свой подход к профессии, растолковать его, донести, объяснить. А ведь в нашей профессии нет шаблонов или трафаретов. Да, есть общие правила, общие законы, но этого мало. - Одна из последних твоих театральных ролей - Шут в "Лире" в Театре им. Вахтангова в постановке Владимира Мирзоева. Мирзоев - режиссер необычный, созданный из какого-то другого теста, чем все остальные… - …он просто талантливый режиссер с собственным видением мира. У него свои правила, свой почерк, свой стиль, свои краски. - У тебя никогда не было с ним расхождений во взглядах на роль? - Были. Он - чудесный человек, подойдет осторожненько, пальцем толкнет меня и спросит: "Как настроение, Витька? Может, что поменять хочешь, давай подумаем, поделись". У нас с ним хорошие отношения. Но в данном случае мне было трудно с ним. Я до сих пор в каком-то поиске, в какой-то растерянности. Он это понимал и очень уважал меня за то, что я этого не скрывал. Я же знал, что он режиссер такой, каких не было в моей жизни. Но все равно, как человек авантюрный, поисковый, экспериментальный, я с радостью ринулся в его режиссерские "объятия". И в кино очень люблю дебютантов. Потому что в этом есть и риск, и в то же время первооткрывательство. А это всегда "куражит". Так что для меня Мирзоев был очередной кураж. - Риск, кураж… А не может ли рисковый человек Сухоруков сам инициировать какую-то работу в театре? Мне кажется, что и Акакий Акакиевич, и Макар Девушкин, и Поприщин просто ждут тебя, "плачут" по тебе. Почему ты не можешь рискнуть сам, почему не можешь "поймать кураж", с кем-то договориться: инициировать, например, моноспектакль? - Сейчас ты перечислил классических персонажей, а ведь у меня до сих пор лежит монопьеса Носова "Табу актера". Очень хочу сыграть, но, к сожалению, не могу за нее взяться. Хотя и режиссер есть, который зовет в постановку, есть предложения на моноспектакль. Но у меня такое ощущение: каким бы человек гениальным ни был, один он на сцене скучен, неинтересен и утомителен. Один я на сцене быстро надоем, а украшать себя музыкальными, художественными, постановочными орнаментами - это обман. Надо подготовить себя и так сочинить роль, чтобы хотя бы час или 45 минут, как учительница на уроке, удержать внимание зала на себе. А это очень трудно. В этом отношении я самокритичен, и, мне кажется, не удержу публику. Поэтому не берусь. - Но в спектакле "Человек из ресторана" по пьесе Ивана Шмелева в театральном агентстве "Богис" ты же практически один держишь зал на протяжении трех часов! - Тогда давай добавим, что там нас четырнадцать человек, там много музыки, танцев, света. Играю я сегодня с удовольствием, хотя там не все получается. Там тоже трудно, много вопросов, которые надо решить. Пусть приходят друзья, поклонники и судят, а мне об этом говорить трудно, у меня свой счет к этому спектаклю. - Бывало ли так, что твои близкие друзья не принимали твои спектакли? - Чаще всего моя оценка сходилась с оценкой моих друзей. А критики иногда ругают. Даже Шута в "Лире" посчитали провалом Сухорукова. Начиная от молодых и пьяных критиков и кончая самим Вульфом. Я помню: тогда так на него разозлился, что пригласил на спектакль Олега Меньшикова по "Игрокам" Гоголя. - Пришел? - Пришел, посмотрел, хвалил. - Ты часто прислушиваешься к мнению критиков? - Не прислушиваюсь я, не мучаюсь. Задумываюсь, анализирую, но не прислушиваюсь. - А что является для тебя критерием оценки твоей работы? - Я сам. Потому что мне исправлять ошибки, мне развивать тему, я за всё ответственный. Потому что если я превращаюсь в продукт, в товар, то отвечаю за его качество. И сам должен понимать. Это очень трудно: смотреть вглубь себя, слушать себя, чувствовать ритм своих шагов. Но я стараюсь, и меня это часто спасало. - Можешь ли ты сформулировать главные заповеди, которыми руководствуешься в жизни? - Первое - это терпение. Второе - всегда верить, что твой час придет и никогда, ни при каких обстоятельствах не отчаиваться. Есть понятие Судьбы, и надо в нее верить, поддерживать ее. Не надо Судьбе диктовать, не надо дерзить, не надо возмущать ее. Сама жизнь и есть подарок нам. Павел Подкладов источник: : Театральная Афиша Столицы
См. также:
Редакция журнала "Театральная Афиша"
Пишите нам: afisha@teatr.ru главная страница | Реклама на сайте | театральный клуб | третий звонок | рекомендуем спектакли | ссылки | журнал
|
|
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
 |
|
