Роман Виктюк: Самое сложное – оставаться в жизни ребенком

С четырнадцати лет он был уверен, что будет дирижёром, цыганка нагадала. Что она имела в виду, посмотрев на его ладошку, никто не знает, но тогда он ей поверил. Роман ВИКТЮК родился во Львове, в религиозной семье, где вера в бога была нормой существования. Мальчиком он ходил к причастию и на исповедь. Ему говорили, что если обманешь на исповеди, то будешь немедленно наказан. Он решил проверить, так ли это. На все вопросы священника отвечал, что у него не было никаких грехов. После исповеди наказания не последовало, и он, радостный, побежал домой. Вбежал на второй этаж и с порога крикнул: "Бога нет!" Никакой реакции не последовало.

- Меня в семье умели воспитывать не воспитывая. Мне разрешалось всё, поэтому я не пил, не курил, и сейчас не пью и не курю. Решающую роль имел пример, который подавали мне родители. В доме царили любовь, нежность, забота друг о друге. Мамин брат был сослан в Сибирь на лесоповал, на семнадцать лет. Я помню, как мама носила для него передачи, стояла ночью в очереди, чтобы у неё эту передачу приняли, а наутро она стояла в очередях за хлебом, чтобы прокормить нас с сёстрами. Я испытывал к ней огромное чувство благодарности. Она не работала, занималась детьми, но меня никогда не наказывали, не ставили в угол, не били ремнём, не ограничивали моей свободы.

- То есть вы могли вернуться домой очень поздно?

- Да, только я должен был сказать, когда приду. Я ходил по всем театрам. Спектакли заканчивались поздно, в половине двенадцатого, а утром мне надо было в школу. Меня никогда не спрашивали, сделал ли я уроки, но при таком доверительном отношении я чувствовал ответственность и знал, что если вечером я иду на спектакль, значит, я должен сделать уроки заранее, в крайнем случае я делал уроки на переменках или списывал.

- Вы смотрели спектакли в драматическом театре?

- Не только! Я ходил в оперу, оперетту и в украинский драматический театр, но самое интересное начиналось потом. На третьем этаже нашего дома был огромный балкон - коридор, опоясывающий всё здание. Я собирал ребят с площади "Рынок" и ставил с ними всё, что видел: "Коварство и любовь", "Пиковую даму", "Запорожец за Дунаем", "Сильву", "Марицу", "Вольный ветер". Я пел им, не имея ни слуха ни голоса. Это не было похоже ни на Чайковского, ни на Кальмана, но ребята по театрам не ходили, композиторов этих не слышали. Я, наверное, был так убедителен и так умел настоять на своём, что они исполняли моего Чайковского и Кальмана. Во Дворце пионеров я был первый артист. Меня все знали. Я выходил на сцену, и сразу раздавались аплодисменты. Я читал весь патриотический материал.

- Проблемы куда идти учиться не было?

- Я хотел учиться только в Москве. Накануне моего отъезда от сестёр-близняшек, которые занимались в нашем драматическом кружке, я получил из Москвы телеграмму: "Не приезжай, тут таких, как ты, много". Если вы думаете, что я эту телеграмму кому-нибудь показал, то ошибаетесь. Я поехал. Поступил в ГИТИС и во ВГИК. Не знал, что выбрать, спросил совета у руководителя нашего драмкружка Наты Михайловны Половко. Она была приверженцем театра и ответила: "Кино халтура, тильки театр". Я выбрал ГИТИС.

- А как же профессия дирижёра, которую вам нагадала цыганка?

- Я начал учиться в ГИТИСе. Услышав музыку, доносящуюся с третьего этажа, я подошёл к аудитории и уже не мог отойти. Двери закрывались и открывались, студенты заходили и выходили, а я стоял и слушал, как маньяк. Учительница, которая сидела за инструментом, подозвала меня и спросила: "Мальчик с горящими глазами, почему ты стоишь так долго за дверью?" Я говорю: "Хочу быть дирижёром!" Она удивилась: "Но мы обучаем здесь только вокалу и игре на фортепиано, тебе нужно было идти в консерваторию". Я вышел, но продолжал стоять под дверью. Она не выдержала: "Мальчик с горящими глазами, заходи! Сыграй мне то, чем ты бы хотел дирижировать". Я сел, поднял руки над клавиатурой и, опустив их на колени, сказал: "Я не умею играть. Я не знаю ни одной ноты". Галина Петровна Рождественская, тётя великого дирижёра, позже говорила, что её потряс этот мой жест. Она стала со мной заниматься. Я играл день и ночь. В общежитии вешали плакат: "Ромка, не играй так громко". Через четыре года я играл "Прелюд" Рахманинова и перепел все теноровые партии. Словами не передать, сколько в меня вложила Галина Петровна. Каждый свой спектакль я посвящаю ей. Через музыку она научила меня всем принципам режиссуры.

Д. Бозин - Нуреев, "Нездешний сад"

Виктор Иванович - Д. Бозин, Варвара Васильевна - Алиса Фрейндлих "Осенние скрипки" (1997г.)

- Куда попали по распределению?

- Весь курс поехал в Ростов-на-Дону, я поехал во Львов. Я понимал, что откуда вышел, туда и должен вернуться. Я сразу поставил там пьесу "Всё не так просто" Л. Исаровой, которая определила всю мою жизнь. После Львова был Киев, затем Калинин, ныне Тверь. Я поставил там "Коварство и любовь". Когда репетировал, то вспоминал спектакль, который я делал во Львове, когда был мальчишкой. Тот спектакль, на мой взгляд, был интересней. К моменту выхода второго я уже что-то видел, приобрёл какие-то навыки, а тот был первый. Потом был Вильнюс, куда я попал хитростью. Позвонил начальнику отдела театров Литвы и голосом начальника отдела театров Министерства культуры СССР сказал, что есть такой талантливый режиссер Виктюк. В Вильнюсе я поставил Рощина, Вампилова, Зорина. Меня обожал первый секретарь ЦК Компартии Литвы Снечкус. Он приходил на репетиции, благо ЦК находился напротив. Тихонько сидел в зале. Я проработал в Русском театре четыре года.

- В Москву тоже хитростью попали?

- Нет. Меня пригласили во МХАТ ставить пьесу Рощина "Муж и жена". Одновременно я начал в Театре им. Моссовета репетировать спектакль "Вечерний свет". Я сразу попал в когорту режиссёров, которые ставили во всех главных театрах страны. Я ставил то, что хотел. В Студенческом театре МГУ поставил спектакль "Уроки музыки", о котором Эфрос сказал, что эту пьесу нельзя будет поставить. В этом спектакле у меня играли профессора, доктора наук и лишь одна актриса Валя Талызина. Постановка имела феерический успех, а Эфрос написал, что это лучший спектакль.

- Как вы выбираете артистов?

- Ни в одном театре мне никто ничего не навязывал и никогда не отказывали. Когда я приглашал того или иного артиста, мне не говорили, что он занят и не может репетировать со мной. Артисты хотели со мной работать, и если им чинили препятствия, они отстаивали право на своё участие в моём спектакле. Я шутя говорю: "Во МХАТе предали Гордона Крэга, а меня нет". Доронина, Терехова, Мирошниченко, Фрейндлих, Роговцева, Ахеджакова никогда меня не предавали, в самое тяжкое время мы были вместе.

- Музыку к спектаклю долго подбираете?

- Она звучит сразу, моментально, потому что режиссура - это динамичное звучание пространства. Еще нет ничего, ни декораций, ни реквизита, даже артистов нет, только чёрный квадрат сцены, а я уже знаю, каким будет пластичное, ритмичное, эмоциональное наполнение пространства. Музыка во мне. Я ею заражаю артистов. Музыка действенная структура, она как ничто в мире растворяет душу. Уже приходя на репетиции, артисты знают, что в воздухе будет что-то такое, в чём они будут себя чувствовать по-другому. Алиса Фрейндлих перед спектаклем "Осенние скрипки" жалуется: "Я устала, мне так тяжело". Звучит музыка Гуно, она преображается и девчонкой выбегает на сцену. После спектакля она говорит: "Ну, как вы угадали эту музыкальную тему, которая, в каком бы я ни была настроении, как будто выталкивает меня на сцену".

Ирод Антипа - А. Дзюба, Саломея - Д. Бозин, "Саломея"

- Роман Григорьевич, вы много ставите за рубежом. Не мешает языковой барьер?

- Для меня такого барьера не существует, потому что мне важен не принцип слов, а принцип молчания, пластики, музыки, всё то, что выражает гораздо больше, чем слова. Я рассматриваю слова как листочки на дереве, у которого есть корни, ветки. Если не будет листочков, вы же всё равно поймёте, что перед вами дерево. Я работал с американскими, греческими, шведскими артистами. У режиссёра нет кнопки, как в компьютере, включил, и знаешь язык. Я не знаю ни одного режиссёра, который бы знал много языков, да нам это и не нужно, у нас совершенно другой язык. В Америке, когда я репетировал "Рогатку", артисты сказали: "Переводчицы не знают тех слов, которые мы считываем с вашей энергетики". Переводчицы ушли, и мы две недели до выпуска работали без них.

- Приходилось ли вам разъяснять зарубежным артистам систему Станиславского?

- Я ничего не разъясняю. Эта система в тебе. Она земля, почва, а уж что ты на этой почве посеешь, зависит от тебя и от тех артистов, которые с тобой. Настоящие артисты - и здесь, и там - люди, совершенно другой структуры. Они непрактичны, бескорыстны, они как дети. Мне везет: те артисты, с которыми мне довелось встречаться, сохранили в себе детское начало, а детство - это всегда "да". "Да" - любви, дружбе, миру, работе. Детство - это само по себе вертящееся колесо, которому не нужна дополнительная энергия. Все великие артисты остаются детьми до последнего вздоха.

- Роман Григорьевич, сложно быть руководителем своего театра?

- Несложно. Самое сложное - оставаться ребенком. Мы играем в игру под названием театр, а театр - это семья. У нас сейчас завтрак, каждый приносит из дома что может. Принесёт - хорошо, не принесёт - с ним будут делиться. В этой нашей семье мне приходится быть во всех ипостасях: и папой, и мамой, и братом, и сестрой. Как в любой семье - кого-то поощряют, кого-то ставят в угол.

- И уволить можете?

- Мне это не нужно. Они уходят сами. Человек, который живёт фантомом денег, корысти, карьеры, в семье ужиться не может. Мне даже не нужно это объяснять. Они всё понимают и исчезают, как бабочки. Лето, на даче окно открыто, бабочки летят на свет и, обжигаясь, улетают, а те, кто понимает, что нужно стать частью света, остаются.

- На вступительных экзаменах в ГИТИСе не боитесь не разглядеть талант?

Антонио - Д. Бозин, Амалия - Е. Образцова, "Антонио фон Эльба"

- Нет. Я сразу ощущаю родство душ. Я чувствую одинаковую группу крови. Она пульсирует так же, как и моя. Все студенты, которые у меня учатся, талантливы.

- Чему вы учите своих учеников?

- Свободе. Для меня важно, чтобы было как можно больше разных мнений. Самое интересное, когда в каждом из них развивается своё. Когда ты даёшь им возможность быть свободными, они идут дальше. Ты и сам порой не представляешь, на что они способны. Они никогда не видели Эфроса, Таирова, Мейерхольда. Им всем по 17-19 лет, но они обладают удивительной способностью слышать. Диву даёшься, когда они целиком повторяют те или иные мизансцены великих режиссёров.

- Вы следите за тем, как складываются судьбы ваших учеников?

- А как же! Я знаю, где они, что они делают, в каких театрах играют, у каких режиссёров. Многие из них работают со мной. Я им доверяю.

- Роман Григорьевич, вы многого добились. Какая-нибудь мечта осталась?

- Естественно. Мы же не виноваты, что жили в структуре, которая оторвала нас от мирового культурного процесса. Когда началась перестройка, я сразу понял, что мне надо делать. Это были представители Серебряного века, Цветаева - её "Федру" я поставил на Таганке, Сологуба - "Мелкий бес" - в "Современнике". Надежда Крупская, которая недолгое время была заместителем наркома просвещения, составила список авторов, которых надо было изъять из библиотек. Вот по этому списку я и начал ставить.

- И много ещё в этом списке имён?

- Много. Список большой и интересный. У неё было особое чутьё на талантливых литераторов.

- Ваша мама была на ваших московских премьерах?

- Нет, в Москве она ничего не видела. Рудольф Нуреев говорил, что он танцует только для одного человека, для своей мамы. Она не видела ни одного его спектакля. Я же снимал свои спектакли для телевидения, и "Вечерний свет", и "Игроки", и другие спектакли мама видела по телевизору. Она никогда не высказывала своего мнения, не говорила ни хорошо ни плохо, но то, как она смотрела, было гораздо важнее всяких слов. Я её понимал.

- Чего вы хотите для себя?

- Ничего. У меня всё есть. А много ли нужно ребёнку в начале жизненного пути?

- Сколько же вам лет?

- Девятнадцать. Фрейндлих - шестнадцать, Образцовой - двадцать, а мне девятнадцать, поэтому я всё начинаю, как в первый раз.

- А как же прожитые годы?

- Не надо о них думать. Нужно любить и подобно ребёнку благоговеть перед жизнью. Это очень трудно!

См. также:

• Театр: Театр Романа Виктюка
• Актер: Виктюк Р., Театральное агентство Арт-партнер XXI

Редакция журнала "Театральная Афиша"
Пишите нам: afisha@teatr.ru

главная страница | Реклама на сайте | театральный клуб | третий звонок | рекомендуем спектакли | ссылки | журнал