Анна Каменкова: Надо быть смелее в этой жизни, и пробовать, и рисковать, и падать, и разбивать коленки

Творческий путь популярной актрисы театра и кино, заслуженной артистки России Анны КАМЕНКОВОЙ начался в Театре на Малой Бронной, когда там работал А.В. Эфрос. До сих пор актриса ощущает воздействие режиссуры Эфроса, невольно сверяя с приобретенным тогда опытом свои сегодняшние роли. Одновременно со сценической началась работа актрисы в кино, которая продолжается и ныне. Беседа с Анной Каменковой состоялась в Театре им. Р. Симонова. В этот вечер шла комедия «Старые русские» Б. Рацера, в которой актриса исполняет роль современной российской предпринимательницы.

— Анна Семеновна, сегодня идет один из немногих спектаклей на тему о происходящих в обществе переменах. Вы исполняете роль женщины-предпринимательницы, которую положительной никак не назовешь. Насколько вам понятны внутренние пружины ее поступков?

— Очень многие меня даже обвиняют в том, что я нарушаю свой имидж и играю такую стервочку: это как бы не вписывается в ход моей творческой жизни. Но мне показалось очень интересным и любопытным в этой роли именно то, что нынешние хозяева жизни, люди, которые благополучно устроились и считают, что для них никаких преград не существует, они, эти люди (моя героиня во всяком случае), сталкиваясь с чистотой, честностью и неожиданной порядочностью, теряются. Я знаю, что так называемые «крутые» тянутся к людям интеллектуальным, умным, интеллигентным. И мне показалось, что очень интересно на этом построить роль. Моя героиня вначале ведет себя совершенно безапелляционно, но постепенно начинает задумываться. И даже в финале, где она «подставляет» своего нового друга, «старого» русского, и подставляет достаточно жестоко, она это делает без удовольствия, с сожалением, потому что понимает, что теряет человека необыкновенного, что таких мужчин она больше в своей жизни не встретит. Мне бы хотелось, чтобы это проклюнулось в спектакле.

— Вы сами много работаете в антрепризе. В своей актерской практике вы встречались с такого рода «новыми» личностями?

— Нет, слава богу, не довелось. Наоборот, я встречаю людей, обладающих и деловыми качествами, и образованных, серьезных, порядочных, и это очень приятно, это обнадеживает.

— Пьеса «Старые русские» поставлена Сергеем Кутасовым, молодым режиссером, у которого на счету несколько интересных постановок, в том числе в Театре им. Р. Симонова. Кутасов внес что-то новое в ваши представления о современной режиссуре?

— Мне было очень интересно работать с Сергеем Кутасовым, хотя я стремительно входила в эту роль, буквально на последнем этапе. У нас были споры, довольно ожесточенные, что меня всегда очень радует, потому что хуже, когда нет споров, нет поисков, нет сомнений, нет волнений. Мне кажется, без этого мало что может получиться. А вот в таком эмоциональном вихре всегда рождаются какие-то замечательные находки, и в этом спектакле они продолжают и продолжают появляться. И что меня совершенно радует в моих партнерах (за что я чрезвычайно благодарна всей нашей компании актеров), мы после спектакля всегда что-то прокручиваем, что-то выверяем, предлагаем, но в рамках режиссерского рисунка, который уже задан. Казалось бы, такие опытные актеры, как Вячеслав Шалевич, Михаил Воронцов, могли бы и успокоиться, но нет, они все время что-то ищут: а это что, а это как? Это потрясающе! Мне кажется, что такое отношение к работе, неуспокоенность, постоянный поиск, какие-то сомнения, которые гложат, характерны для классных артистов, мастеров высокого уровня. И безусловно, в том, что спектакль так хорошо принят публикой, заслуга и молодого режиссера, притом что материал ему попался вроде и простой, а в то же время в нем есть вещи сложные, есть проблемы, которые могут волновать не только старшее поколение, но и молодых зрителей. На этом спектакле они лучше понимают своих отцов, своих близких старшего поколения, понимают то, что им не очень доступно, потому что они развивались в другой формации.

Игорь Павлович – В. Шалевич Наталия Дмитриевна – А. Каменкова «Старые русские», Театр им. Р. Cимонова

— Анна Семеновна, вы окончили Щепкинский институт?

— Да, курс Михаила Ивановича Царева. У меня был блистательный педагог Римма Гавриловна Солнцева, которой я хочу, пользуясь возможностью, еще раз признаться в любви, потому что, даже после выпуска, мы еще не очень понимали, какое богатство мы приобрели, и только сейчас, чем дальше и больше ты работаешь, тем отчетливее понимаешь, сколько труда она в нас вложила, каким богатством наделила.

— Партнеры ваши – чаще всего вахтанговцы: в «Старых русских» участвуют вахтанговские актеры, да и сам Театр им. Р. Симонова – это детище Вахтанговского театра. В театре «Бенефис», где идет «Уличенная ласточка», вы столкнулись с Евгением Князевым и Еленой Ивочкиной, тоже вахтанговцами. Вы с ними мирно уживаетесь?

— Так сложилось просто случайно. Раньше это было почти невозможно, а сейчас такое время, когда нас перекатывает, перекручивает какая-то новая стихия, и мы имеем возможность работать с актерами совершенно разных школ. Но все равно мы все одной породы и всегда находим точки соприкосновения.

— Актрисой вы стали пяти лет от роду, снявшись в фильме «Девочка ищет отца». Что это за история, как это произошло?

— Я думаю, что это перст судьбы, потому что когда в пять лет человека разворачивают в определенную сторону, и это у него получается, он воспринимает и ощущает этот поворот как что-то волшебное, сказочное и вместе с тем потрясающее, мощное и судьбоносное. Это был фильм о партизанах, старшее поколение его очень хорошо помнит. В пять лет я получила массу каких-то премий. Но надо отдать должное моим родителям, они меня после этого не отпускали в кино, хотя приглашений было много. Я думаю, это было мудрое решение, потому что ощущение чего-то невероятного осталось, но в то же время оно не было испорчено, не было неразумно использовано. Так что с самого детства у меня не было никаких сомнений относительно своего будущего. Потом были какие-то постоянные, как тогда говорили, художественные кружки, а в 12 лет у меня был еще такой замечательный поворот: я играла русалочку в Большом театре в опере «Русалка», имела счастье быть на одной сцене с Козловским, Атлантовым, Ведерниковым, Пьявко. Правда, я мало что тогда понимала, но ощущение грандиозности этого театра, этой сцены осталось… И грандиозное ощущение музыки. Слушать музыку в зале – это одно, а когда ты слышишь ее на сцене, когда тебя охватывают эти мощные симфонические волны… Это вообще было что-то невероятное: я имела возможность впитывать все это на правах любимицы театра, такого, знаете, сына полка… Я смотрела все спектакли, все оперы, все балеты, бывала за кулисами, трогала руками гигантскую голову в «Руслане и Людмиле»… Конечно, у меня просто не могло быть другого пути.

Анна – А. Каменкова, «Варвары», Театр на Малой Бронной, 1976 г.

Верочка – А. Каменкова «Месяц в деревне», Театр на Малой Бронной, 1982 г.

— Вашим дебютом была «Ленушка» Леонова в Театре на Малой Бронной?

— Я была принята в труппу худсоветом театра. Главным режиссером в то время был Александр Леонидович Дунаев, но без согласия и добра Анатолия Васильевича Эфроса мое вступление в труппу не состоялось бы. Материал для дебюта оказался тяжелый: очень сложный текст Леонова, сложная драматическая роль. Ставил спектакль Дунаев. В первые же годы работы на Бронной я прошла невероятную, колоссальную школу режиссуры Эфроса. У меня было большое количество вводов: это и «Месяц в деревне», и «Женитьба», и «Дон Жуан», и «Своей дорогой» Ибрагимбекова, и «Ситуация» Розова. Мне, конечно, повезло: был спрос на молодую героиню. Я всегда сочувствую талантливым актрисам, которые, придя в театр, не имеют вот такой огромной работы. Первые годы, когда надо набирать и набирать, когда еще ничего не боишься, нет такого ужаса и тяжелого чувства ответственности, ты вводишься в гениальные рисунки Анатолия Васильевича, – это совершенно потрясающе! Эфрос вводил меня в роли, которые исполняли великолепные актрисы. Я училась у Ольги Яковлевой, рядом работали Леонид Броневой, Михаил Козаков, Лев Дуров, Станислав Любшин, который в то время играл на Бронной. У нас был спектакль «Веранда в лесу» И. Дворецкого, где моими партнерами были Алексей Петренко, Ольга Остроумова, Елена Коренева, Олег Даль, Георгий Мартынюк, Анатолий Грачев, то есть необыкновенные актеры. Это такое счастье и такое везение!

— Что же это была за режиссура?

— Если бы кто-то мог объяснить, если бы я могла… Большое счастье столкнуться в жизни с таким поразительным художником.

— И все-таки вы не жалеете, что ушли из театра?

— Нет, ни в коем случае, я даже больше скажу: надо было уйти гораздо раньше, потому что Анатолий Васильевич театр покинул. На должность главного режиссера пришел Евгений Лазарев, с ним мы сделали два спектакля, и один я очень любила – «Пути-перепутья» по Ф. Абрамову, где я играла Анфису. Потом театр возглавил Владимир Портнов, с которым я сделала одну из своих самых любимых ролей в спектакле «Мать Иисуса» драматурга А. Володина. И вот после этого и надо было сразу уходить, а я потеряла еще года полтора-два. Другой вопрос, что уходить в никуда из легендарного театра, где ты занимаешь достаточно сильную позицию, очень тяжело. И первые два года были невероятно трудными, неопределенными, непонятными. Меня спасла работа по дубляжу в кино, это давало какие-то деньги для того, чтобы выжить. Потом я была приглашена в один театр, отработала там полгода и ушла, потому что та творческая планка, которую задал с самого начала Анатолий Васильевич, была так высока… мало что могло ей соответствовать. Было очень больно и трудно, но тем не менее потом все как-то определилось, и теперь я думаю, что это был очень правильный поступок.

Лида – О. Остроумова, Марягин – А. Грачев, Челознов – Г. Мартынюк, Катя – А. Каменкова, «Веранда в лесу», Театр на Малой Бронной, 1980 г.

— Но все-таки в стационарном театре есть какая-то защищенность…

— Я думаю, что на сегодняшний день наоборот: нет защищенности, есть только зависимость. Другое дело, что начинать надо, конечно, в театре. В стационарном театре. Надо отработать там какое-то количество лет, чтобы понять профессию, понять все сложности театрального дела. А человек, который приобрел профессионализм, который что-то соображает и понимает в театральном деле, мне кажется, может значительно интереснее, ответственнее существовать самостоятельно, то есть так, как я сегодня.

— Значит, после ухода из театра вы довольно продолжительный отрезок времени не играли на сцене. Что вы испытывали?

— Это ужас. Ничего ужаснее нет. Я вообще оптимист, и я знаю: то, что мое, – мне дадут рано или поздно. И не надо биться, и не надо ни с кем бороться. Поэтому я никогда никому не завидую. Это был горький и тяжелый период: ведь для меня наступило время актерской зрелости, а я потеряла два года, и это обидно, но, с другой стороны, это дало какую-то жизненную закалку. Нельзя, чтобы за тебя все время думали другие, надо иногда отвечать самой за себя. В этот период я как раз научилась водить машину, села за руль. Это меня тоже как-то спасало, потому что на сегодняшний день я понимаю, что без машины я успевала бы в два раза меньше. И опять-таки жалею, что не начала водить лет на пятнадцать раньше. Мы были так зависимы, так всего боялись, я даже думать об этом не решались, а надо быть смелее в этой жизни и пробовать, и рисковать, и решаться, и отваживаться, и падать, и разбивать коленки – встаешь уже с другим ощущением.

— Относительно вождения… Вас, наверно, гаишники узнают и относятся не так сурово?

— Да, иногда случается, и это очень приятно.

Агафья Тихоновна – А. Каменкова, «Женитьба», Театр на Малой Бронной, 1977 г.

— Анна Семеновна, все пишущие о вас и о ваших работах отмечают вашу женственность, лиризм, проникновенность исполнения – черты, присущие вашей творческой индивидуальности. Но в последнее время вы стали играть сложные психологические роли, у ваших героинь, например у Ханны или Аллочки из «Уличенной ласточки», темное, мрачное прошлое. Это случайное совпадение или вас теперь притягивают болезненные, надломанные характеры, иногда чуть ли не с криминальной историей? Такие героини интересны вам?

— Конечно. Это безумно интересно.

— Вы сами выбираете такой «материал»?

Ханна – А. Каменкова, «Ханна», Независимый театральный проект

— Естественно, я выбираю из того, что мне предлагают. Мне это чрезвычайно интересно, это уже другой уровень познания человека, женщины. Голубые героини – это моя юность, я оставила их в прошлом. Меня удивляет, когда актриса говорит: я в сорок лет играю Джульетту. Мне кажется, это так скучно. Джульетту хорошо играть в двадцать лет, а потом уже надо идти дальше. Надо играть Дездемону, потом леди Макбет… Человек растет, развивается, он что-то приобретает, у него появляется какой-то опыт, он переживает какие-то драматические ситуации в жизни. У кого-то меньше, у кого-то больше, но появляется другой багаж и возможность этим багажом поделиться. Сама ситуация в «Уличенной ласточке», например, – человек, потерявший память, – какой это вообще кошмар, если вдуматься. Я пыталась понять, что ощущает человек, который забыл все: как его зовут, кто она, что она, что с ней было. Ставила спектакль Анна Михайловна Неровная, на репетициях у нас тоже были споры, но я играю так, что действительно, абсолютно, не притворяясь, остаюсь без памяти, и это так страшно, это такой ужас. И это невероятно интересно психологически освоить, в этом состоянии повариться, взаимодействовать с партнерами. Поэтому я с огромным удовольствием играю эту роль. А что касается Ханны, то это вообще самая моя любимая роль. Помимо сложности внутренней жизни (что присутствует и в других ролях), Ханна обладает еще и очень мощным характером. Кто-то держит в себе чувства, переживает незаметно для других, а моя героиня, у которой так трагически, страшно сложилась судьба, – мощная личность. Человек, который погибает, понимая, что совершил в жизни массу ошибок и причинил горе многим, но который способен это осознать, раскаяться и страдать. Это какой-то другой уровень познания человеческой души. Многие говорят, что спектакль производит сильное впечатление. Почему? Потому что мы крайне редко даже самим себе решаемся сказать: я в чем-то не прав. Мало того, даже пытаемся сознательно или бессознательно себе соврать, как-то себя оправдать. А вот знаменитая датская актриса Ханна Хейберг все трезво видит и говорит впрямую, не боясь задеть самое больное место, не щадя ни себя, ни Ганса-Христиана Андерсена, обвиняя и его, и себя по самому большому счету. Целый день до этого спектакля и дня три после я словно не в себе: надо столько в себе собрать, а на спектакле столько отдать, что потом я собираю себя по кусочкам. И безумно счастлива этим! Вот еще парадокс нашей профессии: когда у меня не все получается, но зато остается много нерастраченных сил, я переживаю, а когда все получилось и роль отняла все силы, тогда я абсолютно счастлива. Я думаю, это вообще редкий на сегодняшний день спектакль: сегодня в нашем театре, а тем более в антрепризе, больше принято развлекать. Я даже знаю людей, которые случайно попали на этот спектакль и их вначале даже раздражало, что актеры как-то так пытаются их напрягать, но к концу они полностью оказывались захвачены действием. И если в театре так получается, то это такое наслаждение для артиста. Все-таки театр призван говорить о чем-то великом, вечном. Этот спектакль я особо выделяю еще и потому, что он, несмотря на все, что творится вокруг, и несмотря на все попытки доказать, что сегодня не нужно никому вот такое проникновение во внутренний мир человека, я доказываю и буду доказывать, что подобное искусство необходимо, что душа человека обязана трудиться. И убеждаюсь, что люди, столкнувшись с таким невероятно сложным сюжетом, бывают благодарны артистам за те минуты, когда у них екает сердце и стоит комок в горле. Они начинают думать о чем-то своем, начинают ассоциировать, и все на каком-то серьезном жизненном уровне, это не примитивные «два притопа, два прихлопа»… В этом спектакле нас, актеров, работает четверо, и мы отдаем зрителям все силы, какие есть. Мне кажется, это дорогого стоит.

— Причем ведь вся драма вырастает из какого-то «сора», как сказала бы Анна Ахматова. Андерсен там вовсе не выглядит великим сказочником, а скорее «маленьким», чуть ли не гоголевским человеком.

— Спектакль сложный еще и потому, что там как бы ничего не происходит. Все возникает из ничего… Просто исповедальная ночь двух людей. Это рано или поздно происходит со всеми людьми: как будто ничего с тобой не случилось, но накручиваются такие невероятные человеческие откровения, и это замечательно. Спектакль касается и низких, даже отталкивающих вещей, но они не выглядят отвратительными, все переварено в котле искусства. Спектакль и страшноватый, и вместе с тем в нем есть поэзия, возвышенность. И финал светлый, с какой-то надеждой, это возвращение в детство, эта дивная музыка…

Ханна – А. Каменкова, «Ханна», Независимый театральный проект

— Встреча Андерсена с вашей героиней, примадонной Королевского Датского театра, была в действительности?

— Была такая актриса Ханна Хейберг, и Андерсен ее обожал как актрису, он писал для нее пьесы даже есть реплика: «Ради бога, не пишите пьесы, вы сказочник».

— Судя по диалогам Ханна послужила прототипом героини сказки Андерсена «Снежная королева»?

— Этого я не знаю, но сама придумка мне очень нравится. Эта сказка замечательно «выращивается» из жизни Ханны. Вообще автор пьесы П-У. Энквист, очень плохие, и она их отвергала, там много напридумывал. У него кроме пьесы об Андерсене и Ханне Хейберг есть пьеса о Стриндберге. В этих произведениях драматург позволяет себе довольно свободные вещи, но они воспринимаются как некие версии. Но в то же время там ощутима и боль Андерсена, его загадочные взаимоотношения с женщинами, там кроется много тайн, и вполне возможно, что эта версия близка к истине. Ведь Ханна бьет его просто наотмашь, больно. И он вынужден в чем-то ей признаться, и мы понимаем, что тут есть место и Фрейду, и каким-то болезненным истокам, коренящимся в далеком-далеком детстве, и Андерсен предстает уже далеко не ангелом, как мы привыкли себе представлять. И мне кажется, что это замечательно, потому что он прежде всего талантливый человек, доброты невероятной, и он совершает ошибки. Возможно, кто-то из зрителей всю эту историю воспримет и так: о, вот бы маленьким детям-то на вас сейчас посмотреть, на любимого своего сказочника. В таких случаях лучше всего вспомнить Пушкина, который говорил, что толпа радуется унижению высокого: дескать, он мал и мерзок, как мы. Он и мал и мерзок, – возражал поэт, – но не так, как вы, – иначе.

— В спектакле есть еще одна важная сюжетная линия – Ханны и ее мужа Хейберга, причем недвусмысленно дано понять, что Хейберг мог быть ее отцом. Эти мотивы тоже коренятся в реальности?

— Был на самом деле такой драматург и критик Хейберг, кумир того времени, почитаемый всеми человек, и действительно была загадка взаимоотношений Ханны и Хейберга. В то время где-то писали, что она умерла девственницей. Именно из-за страха и ужаса, из опасения, что он мог быть ее отцом, она не могла допустить его к себе. Подлинная правда скорее всего никому не известна, но это и есть самое страшное, когда не знаешь: может, да, а может, нет. Поэтому она не могла быть с ним близка, она не могла иметь детей. Поэтому же она и спивается. Ханна безумно талантливый человек, но так уж повернулась ее жизнь. Вообще я поражена, что люди на этом спектакле плачут. Казалось бы, действие отодвинуто от нас на полтора столетия. Что здесь может быть созвучного с сегодняшним днем? Совершенно далекая история про какую-то датскую актрису. А дело, по-моему, вот в чем: человек идет на все ради того, чтобы вырваться из пут судьбы. Может предать собственную мать, предать любовь, чтобы вырваться, чтобы быть богатой и знаменитой. Сегодня этот мотив, мне кажется, ох какой злободневный. Люди идут на все в погоне за соблазнами. Эти игры – такой кошмар! Теряются ценности, ориентиры, идет переоценка привычных представлений, а этот спектакль, судьбы, в нем раскрытые, все возвращают на свои места, и человек вдруг говорит: «Стоп! Это для меня важно, а вот это не имеет значения». Лучше не иметь особняка и жить в крохотной квартирке, она будет чистой, честной, у тебя будут дети, которые тебя будут любить, ты будешь знать, что рядом с тобой человек, который тебя не предаст. Может быть, это высокопарно, но такие мысли в связи со спектаклем возникают.

Лена – А. Каменкова «А ля фуршет со святой водой», Антреприза Н. Брода

— Анна Семеновна, давайте вернемся к вашему современному репертуару. Помимо «Старых русских» у вас есть и еще роли в современных пьесах: это «А ля фуршет со святой водой» Н. Брода и «Без зеркал» Н. Климонтовича. Первая постановка привлекательна тем, что вы и ваши партнеры уловили какую-то живую, нетеатральную интонацию, создается впечатление, что зритель и правда присутствует на встрече друзей. Интересно, что в постановке участвуют актеры одной с вами школы Малого театра – Светлана Аманова и Валерий Баринов и поставил спектакль тоже режиссер Малого театра В. Иванов. Исполнительскую традицию Малого театра мы привыкли соединять с романтической приподнятостью над буднями, с красотой русской речи, а здесь, по-видимому, была совсем другая задача и чувствуется, что актеры с удовольствием ее выполняют – сыграть почти как в жизни.

— Я хочу напомнить, что кроме актеров Малого театра в постановку приглашены замечательные мастера – актеры кино Лариса Лужина и Александр Белявский, актер Театра Луны Юрий Чернов. Всем нам, участникам, показалась интересной и необычной пьеса Наума Брода (он же и руководитель антрепризы). На сцене не совсем обычный диалог: герой задает вопрос, а ответ на него следует где-то через две-три реплики, а до этого может произойти микровзрыв, волны от него расходятся. Потом, еще через какое-то время, когда разойдутся волны от микровзрыва, появится ответ и на это. Текст крайне тяжело запоминался, потому что нет отчетливо выраженной логики. Там замечательные завязки, реплики, но повторить их одному невозможно, это можно было сделать, только собравшись всем вместе. На спектакле возникает непринужденная, жизненная атмосфера, мы ее уловили благодаря режиссеру, благодаря пьесе и благодаря тому, что были замечательные, доброжелательные взаимоотношения в команде. Мы действительно искренне друг друга любим, и это особенно важно в антрепризе. Если бы хоть один человек был занозой, шершавил, фальшивил, ничего бы не выросло. Тут, если хотите, работа шла на уровне ощущений, мы чувствовали друг друга кожей. В силу вступали какие-то психологические нюансы, которые диктовали свои правила: например невозможно было, чтобы кто-то говорил громче, чем все остальные. В этих зарисовках все выравнивалось. Хотелось, чтобы у зрителя возникло ощущение, будто он сидит за одним столом с этими людьми. Это, по-видимому, метод, близкий этюдному. С удовольствием я играю также в спектакле «Без зеркал» в театре «Школа современной пьесы». Между прочим, чем отличается свободный художник? Я люблю все мои роли, потому что я сама их выбирала, я на них шла сознательно, меня никто не заставлял, и среди моих ролей нет ни одной похожей, они все разные, хотя и от одной «мамы». Как возникла пьеса «Без зеркал»? Если меня что-то где-то зацепило, иногда бывает достаточно одной фразы, и я уже берусь за работу, мне уже интересно. Вокруг этой зацепившей меня фразы я накручиваю свой психологический клубок. И в «Без зеркал» у меня тоже есть этот клубок. Моя героиня уже не молода, ей лет 45-48. Она понимает, что единственное, что у нее было в жизни, это одна ночь с человеком, которого она любила и который ее не любил. И она приезжает на эту дачу и прокручивает всю эту историю с его сыном, играя с ним в игру в темноте. Она понимает, что это игра, они заигрываются, в этом есть и азарт куража, и ностальгия по потерянной жизни, утраченной любви. Там есть такие щемящие моменты лично для меня, да, я думаю, и для любой женщины, сидящей в зале. Должно быть, у каждой был какой-то день, какой-то час или миг, у кого-то это было долго и счастливо, у кого-то могло бы быть, но не было… по-разному… Но все равно там есть этот огонечек, который может греть, его можно ворошить. В спектакле играют замечательные молодые актеры разных театральных школ, там замечательно работает Владимир Качан. Это также еще и возможность учиться друг у друга. Мы у молодых тоже учимся. Они смотрят на нас, а мы смотрим на них, пытаемся понять, какой они видят сегодняшнюю жизнь. Иногда они такие точные вещи подсказывают. Будучи молодыми мы как правило не очень слушаем других, а только делаем вид, что слушаем, а когда взрослеем, мы уже не делаем вид, но действительно слушаем других, я бы так сказала. В «Фуршете» молодая артистка Ирина Усок (она играет Катю, мою дочку) вдруг что-то сказала, и для меня в ее интонации неожиданно многое прояснилось. И в «Без зеркал» молодые ребята замечательные. Я надеюсь, что и они у нас успевают что-то перехватывать… Единственное, что для меня в антрепризах огорчительно и больно, – там не создается «семья»: собрались и разбежались. Потом опять собрались и опять разбежались. Актеры люди привязчивые, мы так привязываемся друг к другу, мы уже как родственники, поэтому много «семей» получается. Я тоже такая многосемейная, видимо моих запасов любви и признательности хватает на всех.

Аллочка – А. Каменкова «Уличенная ласточка», театр «Бенефис»

— Кто из современных режиссеров, на ваш взгляд, сегодня продолжает традиции А.В. Эфроса? С таким режиссером вы, наверно, с удовольствием поработали бы?

— Если судьба столкнула меня с таким гигантом, я во всех ищу хотя бы черточки, напоминающие его искусство. Вот с Петром Фоменко – конечно. С ним я мечтала бы поработать. Он как раз, мне кажется, очень близок Анатолию Васильевичу психологическим разбором образов, тонким, эмоциональным, предельно глубоким. Может быть, и еще где-то этот режиссер, близкий мне по духу, существует, просто я еще не знаю о его существовании. Но все равно у меня ориентир один на всю жизнь, навсегда. Кстати, «Ханну» как режиссер ставил мой муж Анатолий Спивак. Он тоже был актером Бронной. Наверно, это важное обстоятельство, он меня чувствует и понимает, и я его понимаю и чувствую, нам легко в этом смысле, мы ищем одну дорогу. И здесь, в Театре им. Р. Симонова, я стараюсь увидеть близкое мне. Я говорила вначале, как мы все пытаемся что-то нащупать, что-то найти, во мне это сидит, и мне это интересно. Может быть, оно еще и проявится. Сейчас там еще больше нашлось ниточек…

— Должно быть, немногие знают, что в кино вашим голосом с экрана говорят самые знаменитые иностранные актрисы. Кто из них вам ближе всех?

— Не знаю, я стольких замечательных актрис озвучивала.

— С кем-нибудь из них вы знакомы?

— Нет. Причем их такое количество, и все потрясающие актрисы, и европейские, и американские, начиная с Вивьен Ли, с «Моста Ватерлоо», «Унесенных ветром»… И Мерил Стрип, и Шарон Стоун, и Анни Жирардо, которую я обожаю, Кетлин Тернер, Анук Эме...

— Помимо озвучивания вы и сами снимаетесь в кино.

— Нет ни одного актера, который бы сказал, что у него все замечательно сложилось в жизни, мы все ненасытны, нам всегда мало, мы всегда считаем, что могли бы сделать во сто крат больше. Но одно то, что я имела счастье работать в кино со Смоктуновским, Поповым, Марковым, Шакуровым, Адомайтисом, Николаем Еременко, Золотухиным, Виталием Соломиным, Любшиным, это такое счастье, и роли были замечательные и разные. Так случилось, что я родила сына, и у меня пошли роли матерей, и тоже разные. Был такой фильм «Очищение», по Л. Андрееву, в нем я играла страшную женщину, которая рожает урода и спивается. А в «Детстве Темы» мама умница, интеллектуалка, тончайший человек. Она чувствует своих детей, все их внутренние движения. И, конечно, Софья Петровна из повести Л. Чуковской, это события трагического 37-го года, совершенно другая история. Мне говорили: что ты делаешь? Ты обрекаешь себя в дальнейшем на роли пожилых героинь. Мне было 35 лет, а героине 50, и я гримировалась и старела, внутренне старела, но меня так задела вся эта история, я эту картину очень люблю. Меня необычайно трогает, когда где-то в метро вдруг подходит какая-нибудь женщина со слезами, берет за руку и говорит: «Вы так похожи на мою маму». А ее мама жила в то время и пережила такую же ужасную историю, какую многие пережили в 37-м году. Ее душат слезы, и ты понимаешь, что какая-то генетическая память здесь сработала… В кино у меня был большой перерыв, безвременье, и сейчас я почти не востребована, очень мало предложений, а то, что предлагается, мне вообще не интересно. Недавно я с удовольствием снялась в фильме по повести Виктории Токаревой «Лавина». В прозе Токаревой всегда есть история, есть судьба, всегда есть что играть. Еще у меня был фильм по ее же повести «Ты есть». Снялась также в «Марше Турецкого» режиссера М. Туманишвили. Там у меня роль женщины со сложной судьбой, она хирург, побывала в Афга7нистане, контуженная, но несмотря на это женщина достаточно благополучная, у нее богатый муж, словом там целая история, где тоже было что играть. И это все. Но я все равно верю, что что-то произойдет и будут еще роли в кино.

Участники спектакля «Уличенная ласточка»: Анна Каменкова, Евгений Князев, Елена Ивочкина

— Остается ли у вас время на чтение книг?

— Нет, нет, у меня нет, к сожалению, времени. Спасибо большое, что дети ходят в школу, потому что мы с ними проходим классику как бы второй раз. Мы-то, актеры, еще имеем возможность в связи с работой пройтись вдруг по Достоевскому, Толстому, Островскому, а как правило человек это проходит лишь однажды, этот багаж мы приобретаем до двадцати. А вот когда дети идут в школу, мы имеем возможность повторить этот путь, перечитать «Евгения Онегина», «Обломова», «Анну Каренину» и ощущаем невероятный кайф. Только в зрелом возрасте, как ни странно, мы вдруг оцениваем по-настоящему, какие это духовные ценности. Я помню, как я с Сережей читала и Пушкина, и Гоголя, и почти после каждого абзаца восклицала: «Это гениально!» А он не мог меня понять. «Ты сейчас ничего не понимаешь, – говорила я, – но ты поймешь, когда будешь своему сыну читать Гоголя, ты будешь вдруг останавливаться и говорить: «Боже мой, как это просто и как гениально».

— Если бы вам предстояло какое-то длительное уединение, какую книгу вы взяли бы с собой?

— Это так сложно, потому что зависит от настроения, от состояния – буду ли я в депрессии или, наоборот, с настроением какого-то полета. Я не знаю, ну есть вечные книги, начиная с Библии, это всегда имеет смысл перечитывать.