На сцене появляются участники спектакля. Их непринужденные манеры напоминают поведение музыкантов перед концертом: они обмениваются словами, настраивают инструменты и т.д. Режиссер спектакля, он же Исполнитель роли и, как выясняется, музыкант, Владимир Панков начинает читать сценарий. Эта вольная манера – спектакль в виде читки или репетиции – сохранится до конца представления. В первых же актерских фразах звучат непристойности. Но зрители еще должны быть довольны, что пьеса написана в 1983 году, а не сегодня, иначе бы они и не такое увидели и услышали, а потому следует воспринимать текст как деликатный и щадящий. В бессюжетной и импровизационной стихии постановки просматривается тяготение к двум темам: жизни в городском квартале, событиям в подворотне и квартире среди блевотины и самого омерзительного непотребства вплоть до поножовщины, а также не менее удручающей жизни в колхозной деревне. На сцене нет привычных действующих лиц и исполнителей, нет развернутых в фабульной последовательности картин действия. От группы исполнителей и музыкантов отделяется, например, Ольга Лапшина и перевоплощается в колхозную пьянчужку или безутешную деревенскую горемыку периода оккупации, тогда как остальные создают пластический фон для монологов актрисы, причем не обязательно созвучный с их содержанием. Это может быть и близкое к рассказу «разбрасывание» семян в поле, а могут быть и абстрактные мизансцены на втором плане. Таким образом, на зрителя воздействует все художественное пространство и музыка, порой напоминающая время создания пьесы. В этом эксперименте видна попытка разрушить традиционную театральную форму и на ее месте создать зрелище устойчивое в своей неустойчивости, попытка создать некую художественную бесформенность как форму.